Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]
— Ты чего? — послышался знакомый Малыхину голос.
— Опять за свое!.. Зачем?! Я не хочу, не хочу! Ты слышишь, не хочу!
А Малыхин уже пятился к двери, весь дрожа и бледнея, и едва не столкнулся с Киселевой, которая вбежала в комнату и бросилась к дочери. Обе женщины были в белых ночных рубашках и в сумраке комнаты походили на что-то нереальное, несуществующее. Малыхин выскользнул в прихожую и, пока шарил ладонью по клеенчатой двери, ища крючок, слышал голос Киселевой:
— Для тебя старалась, доченька! А ты такая же неудачливая, как и я. Не повезло, под горку счастье покатилось… И жизни другой не видно… За что же мы такие, за что?..
Наконец Малыхин откинул крючок и выбежал во двор. Не оглядываясь побежал вверх по пустынной улице и бежал, пока не наткнулся на плотный решетчатый забор. Он отшатнулся и побрел куда-то в проулок, спотыкаясь о камни.
«Господи, что же это такое?» — бормотал он, все больше и больше чувствуя себя гадким и злым.
«Я смеялся над Киселевой и не знал о ней ничего. Я проколол талон шоферу и даже не поинтересовался его фамилией. Я любовался собой, когда разговаривал с тем парнем, который разбил стекло в магазине. Я пошел с Варей только ради себя, ради своего удовольствия. Господи, неужели я такой?..»
— Кто? — вдруг окликнули его.
Малыхин вздрогнул и оглянулся на отчетливые звуки шагов. К нему подходил товарищ по работе, дежуривший сегодня на своем участке.
— Ты, Малыхин?! — удивился он. — Как сюда попал?
— Дай прикурить, — попросил Малыхин.
— Ты выпил? У тебя руки дрожат.
— Нет, я так.
Малыхин прикурил, сказал что-то товарищу и пошел дальше, и часа два он еще плутал по улицам поселка, пока не очутился на берегу небольшого озерца. Он присел на днище лодки, но вскоре озяб, поднялся и пошел домой кратчайшим путем — через дворы и огороды.
Высокий порог
А потом заведующая личным столом поставила печать в трудовую книжку и вздохнула:
— Домой, значит?
— Домой, — сказала Ольга и, взглянув на худенькое лицо заведующей, поняла: то, что ее волновало, свершилось.
Она уезжала к матери, в далекий шахтерский поселок, в котором мать прожила, кажется, всю жизнь. Она давно звала к себе Ольгу, звала упорно, особенно после смерти отца.
Ольга, получая письмо, написанное под диктовку двенадцатилетним братом Павликом, среди приветов и однообразных новостей всегда находила те несколько строк, которые она не могла читать без грусти, а в самые тоскливые дни даже плакала. Ей вспоминалось прошлое — обычно что-нибудь из детства, и всегда доброе, нежное.
Подруги оставляли ее одну, уходили на танцы. Когда их спрашивали об Ольге, весело отвечали:
— Да так, на древность, к матери, потянуло.
В ее сумочке, на самом дне, лежал железнодорожный билет. Ольга купила его три дня назад. Все эти три дня она чувствовала себя особенно виноватой перед матерью за то, что так поздно откликнулась на ее зов. Ей хотелось как можно скорее покинуть этот южный цветущий город, завод, общежитие и все остальное, что связывало ее здесь уже несколько лет.
За сборами, за оформлением документов время до вечера проходило незаметно, но вечером, когда возвращались с работы подруги и начинали собираться на танцы, Ольге становилось не по себе. Она еле сдерживала их сочувствующие взгляды, их намеки ее раздражали. Боясь обидеть своим уходом из комнаты, она мучительно терпела и то, что ей говорили, и то, чем они занимались.
Захлопывалась дверь, Ольга оставалась одна. Минут пять сидела неподвижно, стараясь ни о чем не думать. В тот день, когда она впервые отказалась идти с подругами, после их ухода не выдержала, выскочила в коридор, но, опомнившись, вернулась и заходила по комнате, била кулачком правой руки в ладонь левой, повторяла:
— Хватит, хватит…
Это слово она повторяла и на второй день, и на третий, и повторила его в последний раз перед тем, как отправиться на вокзал.
Она сидела на голых пружинах кровати, смотрела в окно, ничего не замечала там, только отчетливо слышала шум машин. Чемодан стоял рядом. Уже некого и нечего было ждать, до отправления оставалось два часа, а она ждала.
Может, Виктор все-таки придет? Зачем он должен прийти? Разве он виноват перед ней, ведь он считал себя правым… И все-таки ждала.
С Виктором она познакомилась на танцах. Вел он себя так, словно в чем-то провинился. Это ее приятно удивило. Здешние парни считали ее доступной, могли ей запросто сказать всякую гадость. Ольга привыкла обращаться с ними грубо и резко. В этой игре она чувствовала себя чужой и ненужной, но игра затягивала ее, и выхода, кажется, не было. Но вот появился он, Виктор, и напомнил Ольге о той далекой поре, когда она была наивной и робкой, когда впервые пошла танцевать с длинноволосым и стройным парнем, который назвался Федором, студентом политехнического института. Вскоре она вышла за него замуж, но счастье продолжалось недолго. Федор ушел к другой, на прощанье, оскорбив ее, подсказал: «На то есть больница». В больницу она не пошла, она хотела родить, но ребенок родился мертвый. Теперь ей было все равно, жизнь не удалась, терять было нечего.
Виктор вернул ее в прошлое, она расплакалась. Он привел ее домой к себе, отпаивал, о чем-то ласково шептал, и она не заметила, как он отстегнул пуговицы на кофточке, почувствовала на груди его потные ладони, увидела округлившиеся глаза, отпрянула в сторону.
— Ну, чего ты, чего? — забормотал Виктор и потянулся к ней.
— Нет, хватит! — закричала Ольга.
Она выбежала на улицу. Слез не было, и было очень тяжело. В общежитии ее ждало письмо от матери. Она думала, что, прочитав его, расплачется, успокоится, но этого не случилось. Всю ночь пролежала с открытыми глазами, под утро решила, что уедет домой, к матери.
И в этот последний день она не вспомнила о Викторе, а вот сейчас, сидя на голых пружинах кровати, думала о нем. Зачем? Она все равно не останется. Но ждала, ждала зачем-то и, приди сейчас он к ней, простила бы его. Но он так и не пришел.
Провожала ее Вера. Она понимала Ольгу, и все, что говорила, было правда. Ольга молча благодарила ее. Когда Вера спросила о Викторе, ответила:
— Нет, не звонил. — Помолчав, спокойно добавила: — Я бы его простила.
— Зачем?
— Не знаю.
Они пришли на вокзал вовремя: уже началась посадка. Кондуктор поторапливал пассажиров. Раздался звонок. Вера помогла Ольге подняться в тамбур, а потом, стоя на перроне, махала рукой и что-то кричала. Ольга тоже махала и кричала, а когда Веры не стало видно, прошла в свой вагон, села у окна и закрыла глаза.
«А он не пришел. Он такой же, как и все. Ну и хорошо», — подумала Ольга и неожиданно почувствовала, что плачет.
2Через два дня она снова плакала — недолго, минуты две, — когда встретилась с матерью. Мать очень постарела, больше морщин появилось на лице, и походка стала тяжелой, неровной.
— Значит, совсем приехала? — спросила мать, кажется, в третий раз.
— Конечно, мама. Могу документы показать.
— Ну что ты, бог с тобой! Я верю. Я просто счастлива. А ты хорошо сделала, что приехала…
«Да, я хорошо сделала, — подумала Ольга. — Мне так легко, так свободно».
Была середина дня. Солнце светило ярко, совсем по-летнему. На улицах было тихо. Навстречу попадались редкие прохожие, где-то стороной проехала машина, чей-то голос кого-то позвал и замолк.
Ольга узнавала все: и высокий террикон, и эту просторную улицу, по которой она бегала на рынок за молоком, и эти дома, выстроенные незадолго перед ее отъездом, — тогда они были совсем новыми, сияли белизной, а сейчас стены были серыми, в пятнах и подтеках; и эту хлебную будку на углу промтоварного магазина, — даже вывеска сохранилась та же, с буквой «б» наискосок; и эту аллею в два широких ряда, — где-то там, напротив столовой, должен расти тополь, посаженный ее руками.
Все это напоминало детство, отца, школу, веселые беззаботные дни каникул. Все отчетливей она видела себя девочкой с длинной тугой косой и в коротком, выше колен, ситцевом платье.
— Теперь мы здесь живем, — сказала мать, сворачивая с дороги к двухэтажному дому, стоявшему недалеко от клуба.
Ольга сразу вспомнила: в этом доме жила ее подружка по школе Наташа Кудрявцева, которая теперь стала знаменитой на всю страну спортсменкой. Только забыла, в каком подъезде и на каком этаже. Спрашивать не стала.
Мать открыла крайнюю справа дверь, пропустила вперед Ольгу. Ольга, перешагнув высокий порог, оказалась в небольшой, но светлой комнате с единственным широким окном, выходящим во двор.
Мать начала растапливать печку, а Ольга подошла к стене, увешанной картинками и фотографиями в застекленных рамках. Ниже были приколоты кнопками несколько детских рисунков. Точно такие же Ольга получала вместе с письмами. Показывая их подругам, говорила не без гордости: «Это Павлик нарисовал, мой младший брат».
